Записки сумасшедшего следователя (Аудиокнига) Топильская Елена

Автор: Елена Топильская
Аудиокнига: Записки сумасшедшего следователя
Серия или цикл: вне серий
Издательство: АРДИС
Озвучивает: Яна Швец
Год издания аудио книги: 2019
Жанр: детектив
Аудио: MP3, 56 Кбит/с
Продолжительность: 06:57:49
Язык: русский
Размер: 172 Mб

В предлагаемой вашему вниманию аудиокниге Елена Топильская – следователь, раскрутившая многие громкие дела, кандидат юридических наук, известная писательница, автор сценариев всеми любимых телесериалов «Тайны следствия» и просто обаятельная женщина – рассказывает о занимательных случаях из судебной практики и о громких уголовных делах, неоднократно становившихся объектами внимания средств массовой информации. Начинается все довольно радужно: разные курьезные случаи, забавные ситуации (в том числе, и преступления), смешные рабочие моменты. Но ближе к концу маленькие занимательные истории превращаются в серьезные дела: заказные убийства, маньяки, оборотни в погонах и прочая «радость»…

Скачать аудиокнигу бесплатно: Записки сумасшедшего следователя (Аудиокнига) Топильская Елена

Текст аудио книги:

Перефразируя Оруэлла, можно сказать, что все люди сумасшедшие, но некоторые более сумасшедшие, чем другие. Это следователи.

Кто такие следователи? Это люди, у которых мозги деформированы особым, следовательским образом.

Если кто-то из следователей едет в экспертную службу, для краткости всеми именуемую моргом, за заключениями экспертиз и оставляет коллегам записку о планирующейся поездке в морг, чтобы они могли передать и свои поручения, - не было случая, чтобы коллеги не поострили насчет белых тапочек, поездки в один конец и т. п.

Один из наших сотрудников, Вася Мокрелов, расследовал дело об убийстве безродного бомжа по фамилии Ленин. Поскольку родные у погибшего не отыскались, тело несколько месяцев хранилось в холодильнике морга, а следователю все было недосуг оформить документы на захоронение за счет государства. В связи с этим Васе регулярно звонили из морга и говорили: «Послушайте, Мокрелов, вы собираетесь хоронить Ленина?», на что Вася неизменно отвечал: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!»

В разгар рабочего дня трезвый следователь Барбарисов на вопрос заглянувшего в дверь гражданина, где найти следователя Малинкину, спокойно отвечает: «Это я». - «Вы, должно быть, не расслышали, мне нужна следователь Малинкина». - «Это я, - подтверждает Барбарисов, - просто я в том году сделала операцию по изменению пола. Я транссексуал. Вы что-нибудь знаете о транссексуалах?» Гражданин не имеет более вопросов и спешит ретироваться из этого сумасшедшего дома.

Кстати, слова «транссексуал», «трансвестит» стали настолько популярными, что знакомы даже не блещущим эрудицией бандитам. Правда, они понимают, что эти слова относятся к сексуальной сфере, а воспроизвести их правильно не всегда могут. Я покатывалась со смеху, когда в тюрьме знакомила с материалами уголовного дела толстенького «тамбовского» бойца Костю Пузо. Открыв том дела на протоколе опознания его по фотографии, он долго разглядывал десять снимков, в числе которых был предъявлен потерпевшему и его портрет, и искренне комментировал: «Ух ты, какие бандитские рожи!» А потом: «О! Да это ж я!» Пролистав несколько страниц, он наткнулся на фотографию убитого, сделанную в тот момент, когда над трупом уже работал судебно-медицинский эксперт - то есть снял с трупа брюки и ввел в прямую кишку длинный градусник для измерения ректальной температуры. Видимо, Пузо решил, что это сам потерпевший, сняв штаны, оттягивается с градусником; некоторое время на его лице отражалась напряженная работа мысли, потом он наконец нашел слово: «А чего это он - транссемит ,  что ли?»

А измерение ректальной температуры с целью установления времени наступления смерти (температура в прямой кишке трупа понижается с определенной скоростью) может шокировать не только непосвященных. Мне рассказывали, как молоденький опер, еще не нюхавший пороху (то есть не видевший криминального трупа), пришел на место разбойного убийства старушки в разгар событий, когда эксперт уже вовсю бьш занят осмотром трупа и ввел в прямую кишку градусник. Неофит вошел и ахнул: «Сволочи, садисты! Ну взяли серебряные ложки, ну задушили старушку, и все бы! Зачем же еще и глумиться - градусник в попу засовывать?!»

Поэтому не понимаю обывателей, которых хлебом не корми, а дай полюбоваться на труп. Среди следователей я не знаю человека, который испытывал бы удовольствие от вида гнилого трупа или с наслаждением рассматривал и описывал страшные раны на теле еще недавно живого человека. Это наша работа, и мы должны выполнять ее добросовестно, но никто меня не заставит в свободное время, увидев на улице труп, часами стоять возле него и глазеть. А сколько раз я проводила осмотры трупов, длившиеся по нескольку часов, под пристальными взглядами домохозяек в фартучках, не упускавших ни малейшей детали осмотра. Как ни огораживай место происшествия, от любопытных не спасешься.

Когда в речке Волковке всплыл труп, все учреждения, расположенные в радиусе километра, прекратили работу, сотрудники этих учреждений дружным строем вышли на набережную, и их было не разогнать никакими силами, вплоть до милиционеров с мегафонами, до конца осмотра. Но это еще что: по мосту, под которым как раз застрял труп, в это время ехала машина. На мосту она остановилась, из нее вышла женщина с ребенком на руках и, свесившись через перила, стала пожирать глазами труп.

На широкой питерской улице я осматривала тело убитого бандита, и ключевым вопросом был вопрос о наличии слепых огнестрельных ранений, что позволило бы не искать пулю на проезжей части, а извлечь ее при вскрытии. Я присела на корточки у тела и стала сопоставлять входные и выходные отверстия. Думая, что общаюсь с экспертом, радостно сообщила ему, что, похоже, из трех ран только две сквозные, а в ответ услышала старческий голос: «Да что вы?» Подняв голову, я увидела бабушку - божий одуванчик, которая только что носом не водила по тем ранам, на которые я указывала.

Странно устроена следовательская психика: в обычной жизни я могу упасть в обморок от вида крови из пальца, со страхом смотрю «ужастики». На месте происшествия я спокойно воспринимаю любые ужасы как рабочую обстановку; удовольствия, конечно, не испытываю, но и в истерику не впадаю. Вид трупа в луже крови переношу спокойно; а вот от вида крови живого человека мне может стать дурно.

Как-то я работала в отделении милиции по заявлению о покушении на изнасилование во время совместного распития водки, подозреваемым был пожилой мужчина, с юмором отрицавший свою вину: «У меня, - говорил он, - полуавтомат, а не половой член». - «Как это?» - не поняла я. «Рукой поднимешь - сам опустится»,- охотно пояснил он. В разгар нашей познавательной беседы в кабинет вбежал начальник уголовного розыска, возбужденно призывая меня немедленно броситься на место убийства. По дороге он рассказал, что в дежурную часть отделения милиции пришел мужчина в окровавленном пальто и сказал, что только что ударил жену ножом под лопатку. Я с удовольствием прервала допрос и понеслась туда, поскольку меня очень привлекала перспектива прибыть на место происшествия раньше «скорой помощи» и постовых, еще до того, как затоптаны все следы, а кроме того, у насильника с «полуавтоматом» судебной перспективы явно не просматривалось.

Оказалось, однако, что злодей не убил жену. Он действительно ударил ее ножом и пошел сдаваться, а жена пришла в себя, вызвала по телефону «скорую помощь», ей велели ни в коем случае не вытаскивать нож из раны, чтобы не открылось кровотечение, и она с ножом в спине собрала себе котомку вещей в больницу и стала терпеливо ждать врачей. Мы с медиками прибыли одновременно, вошли в квартиру, и «неотложный» доктор ловко извлек у потерпевшей из раны нож. Она, потеряв сознание, упала на диван, а я - на пол рядом, так на меня подействовал вид живой крови. При этом за моими плечами было уже не меньше полета осмотров самых ужасных трупов - гнилых, изуродованных, и всегда я держалась достойно. В итоге врач «скорой помощи» оказывал помощь пострадавшей, а судебный медик - мне.

Эта моя особенность всегда была предметом насмешек коллег. Как они забавлялись по поводу загадочности женской натуры, когда мы спокойно осмотрели раздувшийся гнилой труп, издававший мерзостный запах и непередаваемые звуки при переворачивании, а потом вышли во двор, и на меня упала гусеница. Я чуть было сама не превратилась в труп.

Когда пресловутый Иртышев совершил свое последнее зверское преступление - в углу парадной вытащил весь кишечник у маленького мальчишки, участковый, нашедший эти брошенные кишки, не удержался от тошноты. Когда об этом преступлении стало известно в городе, моя подруга сказала, что я должна принять это дело к производству и найти маньяка. Я ужаснулась: «Ты что! У меня же сын - ровесник потерпевшего, мне нехорошо даже когда я читаю об этом в газетах; я не смогу расследовать это дело». - «Сможешь», - сказала она. И точно, стоило мне принять дело к производству, я сразу абстрагировалась от обычного человеческого восприятия всего этого ужаса.

У Виктории Токаревой есть рассказ «Скажи мне что-нибудь на твоем языке», где героиня узнает, что очень красивая женщина работает лаборанткой в поликлинике, принимает анализы - кровь, мочу, и поражается: «Лиля имеет дело с мочой?!» А ее муж, доктор, отвечает: «Ну и что? На это надо смотреть как на материал». Самое интересное, что когда я перечитываю свое обвинительное заключение по делу Иртышева, изобилующее кровавыми подробностями надругательств над детьми, я воспринимаю текст хладнокровно, как систему доказательств вины со ссылками на экспертные заключения. Однако совсем недавно один уважаемый мною журналист принес мне статью, написанную им по материалам дела Иртышева, с выдержками из моего же собственного обвинительного заключения, и я читала, содрогаясь.

Так что если переживать каждое уголовное дело как свое собственное горе, то надолго тебя не хватит. Это цинично, но верно, и совсем не означает, что наша работа делает нас черствыми. Просто у следовательского мозга есть защитная реакция: мы ужасаемся чьей-то трагедии и сочувствуем потерпевшим, но мозг не пропускает в свои глубины всю массу горя и ужаса, которая обрушивается на нас. У меня и так порой бывает ощущение, что все страшное и мерзкое, что я знаю в силу своей работы, никуда не исчезает из моего сознания, а копится в чем-то вроде большого нарыва. Пока оно внутри оболочки нарыва, я живу как нормальный человек - смеюсь, общаюсь, работаю, но что будет, если вдруг нарыв лопнет и вся эта грязь извергнется в мой мозг? А на месте происшествия мы ведь смеемся не над чужим горем - в первую очередь над самими собой в дурацкой ситуации.

Работая в районной прокуратуре, я получила сообщение об изнасиловании. Потерпевшая рассказывала, что пришла к мужчине по объявлению о сдаче комнаты в наем, он предложил выпить кофе, куда, по ее мнению, подсыпал какое-то снотворное, а затем, угрожая сделать укол неизвестного вещества, изнасиловал ее, надев презерватив. Ни у меня, ни у сотрудников милиции ее версия событий доверия не вызвала. Было очень заметно, что дамочка преследовала какие-то свои цели, но нужно было проверить все досконально. И мы поехали в квартиру предполагаемого насильника для обнаружения материальных следов преступления.

Поскольку упоминался такой предмет, как презерватив, все силы были брошены на отыскание этого вещественного доказательства. Нами тщательно была осмотрена вся квартира, изучено содержимое мусорного бачка, отстойника унитаза, исследован пол под всеми столами и под ванной. Когда осматривать было больше нечего, с кухни донесся сдавленный смех криминалиста.